Вячеслав Алексеев Христианство и экологический кризис часть 2

Институт Открытия Способностей

перейти в начало статьи Вячеслав Алексеев "Христианство и экологический кризис"

В евангельском сюжете о засушенной смоковнице Доброслав усматривает глобальную метафору, иллюстрирующую отношение нашей религии к природе(Доброслав. Светословие//Русская правда, № 1(1).). При ниспровержении христианства Добровольский использует также то обстоятельство, что наша религия возникла в регионе богатом пустынями, где "даже море называлось Мертвым". С победой христианства в Европе по его мнению началась беспощадная борьба с природой, борьба "Духа Пустыни с Духом Леса"(Доброслав. Дерево-Целитель. Мысли, навеянные Доброславу Шаболинским лешим. с. 21.).

Однако неоязычество вовсе не является единственной предлагаемой альтернативой христианству. Выше было уже замечено, что некоторые идеологи Римского клуба усмотрели надежду на спасение цивилизации в рождении новой синтетической религии. В связи с этим следует обратить внимание на то, что в последние десятилетия возникло движение, которое претендует на роль такой экологичной религии. Это движение, получившее название "Нью Эйдж" ("Новая эра"), основано на восточном мистицизме и вполне экологично. Опираясь на астрологические прогнозы, пророки "Нью Эйдж" говорят о близящемся окончании эпохи Рыб, прошедшим под знаком влияния Церкви, и наступлении эры Водолея. Они ожидают близкого духовного преображения человечества, в результате которого возникнет новый и уже единый мир, при этом все проблемы как материальные, так и духовные будут решены.

Ньюэйджеры рассматривают свое мировоззрение как средство выживания человечества. Хорошей иллюстрацией этой претензии может служить следующее высказывание Джона Лилли, которое он сделал в своей известной книге «В центре циклона» (Lylli J. The Center of Cyclone. N.Y., 1972.):

*«Я глубоко убежден в том, что опыт более высоких состояний сознания необходим для выживания человеческого вида. Если каждый из нас сможет испытывать, по крайней мере, низшие уровни сатори, то есть надежда, что мы не захотим взорвать планету или каким-нибудь другим образом уничтожить жизнь. Если все люди на планете, особенно те, кто наделен властью, смогут со временем регулярно достигать высоких уровней и состояний, на Земле станет проще и радостнее. Такие проблемы, как загрязнение среды, уничтожение других видов, перепроизводство, неправильное использование естественных ресурсов, голод, болезни и войны будут тогда разрешены»(Лилли Дж. В центре циклона. Киев, 1993, с.14.).

Восточный мистицизм в отличие от христианства не проводит резкой границы между человеком и природой и не запрещает мистического общения с ней. Возникнув в лоне язычества восточный мистицизм легко сливается с поклонением природе. В этом отношении движение "Нью Эйдж" действительно кажется экологичным мировоззрением, оно вполне соответствует требованию к религии, выдвинутому известным идеологом "зеленых" Й.Хубером, который заметил, что сегодня "уже недостаточно служить Богу и другим высшим силам, служить нужно природе"(Хубер Й. Общество радуги: экология и социальная политика//Новые социальные движения и социокультурные эксперименты. Вып. 1. М., 1989, с. 14.).

"Нью Эйдж" становится сегодня духовной основой движения "зеленых". Для того, чтобы убедиться в этом достаточно взглянуть на журналы, издаваемые "зелеными". Это относится также к отечественным изданиям. Например, журнал "Человек и природа" ("Свет") за последние годы превратился из природоохранного в полуоккультный. Симптоматично также, что известная экологическая коммуна Файндхорн (Шотландия) превратилась сегодня в один из центров движения "Нью Эйдж", а Дэвид Спенглер - в прошлом ее содиректор - стал одним из наиболее известных пророков движения "Новой эры"(Нэсбит Дж., Эбурдин П. Что нас ждет в 90-е годы? Мегатенденции. 2000 г. М., 1992, с. 325.). Другим примером соссуществования мистики и экологии может служить деятельность “экологического города” Ауровиль, созданного в Индии для вопложения идей Ауробиндо Гхоша. По свидетельству журнала "Путь к себе" дух "Нью Эйдж" царил также на Глобальном форуме религий, организованном под эгидой ООН параллельно с Конференцией по окружающей среде в Рио-де-Жанейро (1992)(Путь к себе, 1992, N 1.).

Экология занимает в мировоззрении "Нью Эйдж" совершенно особое место. Ньюэйджерам свойственно неограниченно раздвигать границы этой дисциплины. Созданная ими "глубинная экология" - это учение не столько о биологических взаимосвязях, сколько о мистическом единстве всех живых существ. По мнению ньюэйджеров обретение человеком способности к мистическому общению с природой обеспечит гармонию в отношениях с природой. Это идея находит уже практическое воплощение. Так, в 1985 году в Австралии на семинаре "зеленых" с участием команды их известного судна "Рейнбоу уорриер" ("Воин радуги") был создан "Большой совет всех живых существ". В состоянии транса участники семинара якобы уловили мистические импульсы, исходящие от животных и растений, угнетенных человеком, и стали медиумами-посредниками между человечеством и природой(Мейси Дж. Единая экология//Один мир для всех: Контуры глобального сознания. М., 1990, с. 94.). С тех пор сессии "Совета" созываются регулярно, в 1990 году одна из них состоялась в Москве(Путь к себе, 1992, N 1.).

Среди ньюэйджеров популярны проекты перехода к использованию чисто природных источников энергии (солнца, ветра и воды). Основанием для них являются не только соображения экологичности, но также сама мифология движения "Нью Эйдж". Ньюэйджеры склонны одушевлять природные стихии. Дж.Лавлок в книге "Гея: Новый взгляд на жизнь Земли" (1979) (Lovelock J. Gaya: New Look on the Life of Earth. L., 1979.) возрождает также древнее мифологические представление о Земле как о гигантском разумном существе. К дежурному набору аргументов против христианства от экологии Лавлок добавляет обвинение в том, что наша религия культивирует "мужскую, агрессивную” религиозность и противопоставляет ей "миролюбивую, женскую” религиозность сознания "Нью Эйдж".

Высокая оценка сознания "Нью Эйдж" была дана одним из лидеров Римского клуба - Эрвином Ласло(Ласло Э. Новое понимание эволюции//Один мир для всех: Контуры глобального сознания. М., 1990, с. 25.). Новое религиозное движение одобрил также известный американский футуролог Джон Нэсбит(Нэсбит Дж., Эбурдин П. Что нас ждет в 90-е годы? Мегатенденции. 2000 г. М., 1992, с. 200.). Крупнейший отечественный футуролог Игорь Бестужев-Лада тоже наиболее высоко оценил именно работы ньюэйджеров - Марка Сатина, Хейзел Хендерсон, Мэрилин Фергюсон. По его мнению "следует сделать все возможное, чтобы приблизить эпоху Водолея целенаправленными усилиями"(Материалы к семинару "Перспективы человечества на пороге нового тысячелетия". Новосибирск, 1993, с. 61.).

Насколько состоятельны экологические претензии к христианству? Действительно ли неоязычество или сознание "Нью Эйдж" могут стать экологичесекими альтернативами христианству? Чтобы разобраться в этих вопросах прежде всего систематизируем экологические претензии к христианству, высказанные выше. Можно выделить, по крайней мере пять пунктов обвинительного вердикта по отношению к нашей религии:

1.Установка христианства на неограниченное деторождение способствует перенаселенности планеты (Дж.Форрестер).

2. Христианство стало духовной основой науки (Л.Уайт).

3. Трудовая этика протестантизма породила капитализм (Л.Монкрифф).

4. Бог Библии трансцендентен по отношению к созданной Им природе, и это создает предпосылки для ее эксплуатации человеком (А.Тойнби, Л.Уайт).

5. Христианство антропоцентрично, оно рассматривает природу лишь в качестве источника ресурсов для человека (А.Тойнби, Л.Уайт, Т.Роззак, Э.Фромм).

Прежде чем разобраться с претензиями, носящими серьезный характер, следует снять обвинение, высказанное Джеем Форрестером. Оно явно несостоятельно, поскольку проблема перенаселения остро стоит отнюдь не в странах Запада, а в Индии и Китае. Необходимо также заметить, что в отличие от Ветхого Завета Евангелие освящает не столько рост населения и умножение земного богатства, сколько аскетизм и стяжание небесных благ.

Не следует также чрезмерно идеализировать экологичность языческих культов. Американский писатель Генри Торо в своей замечательной книге "Уолден", воспевающей жизнь в лесу в единстве с природой, заметил, что было бы значительно лучше если бы современные фермеры обращались с лесом с таким же благоговением, с каким древние римляне прореживали свои священные рощи. Следует, однако, иметь ввиду, что человек стал разрушать среду обитания отнюдь не с победой религии Христа, а с момента появления на этой земле. Человек интенсивно влиял на нее еще до промышленной революции и до победы христианства.

Действительно, уже во времена засилия язычества люди интенсивно охотились, истощали пастбища и вырубали лес. Примером особо варварского отношения по отношению к лесу, который так почитало язычество, может служить подсечно-огневой метод земледелия, требовавший выжигания целых массивов леса. То, что давление на природу в те далекие от нас времена было неизмеримо слабее, чем сегодня, связано скорее с отсутствием у человека мощных технических средств, чем с его особым благоговейным отношением к природе. Человек настолько алчное и греховное существо, что соображения священности природы лишь отчасти ограничивали его, когда речь шла об удовлетворении насущных потребностей.

Давление на природу становилось особенно интенсивным при возникновении цивилизаций. Так, в эпоху античности изготовление кораблей и строительство городов основательно обезлесели Средиземноморье. Несколько тысячелетий назад человеческий труд воздвиг дамбы на Ниле. Созданная в нашем веке Асуанская плотина, затопившая более пяти тысяч квадратных километров, является лишь продолжением давно начавшегося процесса.

В этом смысле особенно поучительна история Китая. Отношение к природе этой великой цивилизации вовсе не ограничивалось даосским принципом "ву вей" - невмешательства в природу. В культуре Китая присутствовали фигуры не только аскетов, но также героев-цивилизаторов. Этой ипостаси китайской культуры соответствовала интенсивная деятельность по преобразованию природы - строительству городов, прокладке каналов, истреблению животных. Наряду с любовным возделыванием садов и эстетическим наслаждением природой имели место также вырубленные леса, загрязненные потоки и перенаселенные города(Yi-Fu Than. Discrepancies between Environmental Attitudes and Behaviour: Examples from Europe and China//Ecology and Religion in History. N.Y., Ed. by D. and E.Spring, p. 105-110.).

Чем более развитой техникой обладает цивилизация, тем обширнее ее давление на природу. И здесь невозможно пройти мимо вопроса о духовных основах научно-технического прогресса. Действительно ли христианство "виновато" в рождении науки? И обязательно ли наука сопряжена с враждебным отношением к природе? Эти вопросы мы попытаемся обсудить ниже.

СТАНОВЛЕНИЕ НАУКИ

Согласно известному высказыванию Макса Вебера наука "расколдовала" мир. По мнению многих она лишила природу остатков сакрального и тем самым превратила ее в бездушный объект, созданные для потребы человека. Как заметил Альфред Уайтхед, современная наука рождена в Европе, но сегодня ее дом - весь мир(Наука и современный мир//Уайтхед А. Избранные работы по философии. М., 1990, с. 58.). Хотя принципы научного мышления были успешно заимствованы восточными странами, например, Японией, пальма первенства принадлежит здесь все-таки христианской Европе. Почему же наука возникла именно в Европе? Этот вопрос обсуждается уже много лет и до сих пор в нем остается много спорного. Становление науки невозможно свести к какому-либо одному фактору. Следует говорить о целом наборе таких условий.

Прежде всего заметим, что для возникновения науки необходимо само представление о реальности мира. Выделение подобной тривиальной предпосылки не является лишней, поскольку, например, в индуизме реальность природы подвергается серьезному сомнению. Согласно господствующей здесь точке зрения подлинной реальностью обладает лишь Абсолют, а видимый мир является иллюзией - майей. Такая установка, очевидно, создает непреодолимые трудности для научного мышления. Если реально существует лишь Абсолют, основным предметом познания становится именно он, а не вторичный и призрачный по своей природе мир.

Этим обстоятельством можно объяснить слабость науки Древней Индии. Следует при этом иметь ввиду, что среди индийцев было немало одаренных людей. Именно в Древней Индии была открыта система десятичного исчисления и в нее был введен нуль. Познания в математике и инженерном искусстве сделали возможным создание великолепных храмов и памятников, одним из примеров которых является знаменитая Баальбекская металлическая колонна, свидетельствующая о неведомом нам техническом искусстве.

Удивительные технические и интеллектуальные открытия делались также другими великими цивилизациями прошлого - Египтом, Вавилоном и Китаем. Когда были зашифрованы глиняные таблички Древнего Вавилона, оказалось, что они содержат поразительные образцы знания - математические задачи, эквивалентные уравнениям второго порядка, перечни растений со скрупулезным описаниям их медицинских свойств, результаты астрономических вычислений. Тем не менее и в Вавилоне, и в Египте в сущности отсутствовала наука в ее европейском понимании. В этом отношении две эти цивилизации значительно уступали более слабой в техническом и политическом отношении Греции.

Причины слабости науки в Египте и Вавилоне некоторые философы усматривают в засилии богов, слитых с природными стихиями. Действительно, лишь когда природа лишена реального присутствия Божества, нет святотатства в том, чтобы подвергать ее исследованию. Если же за каждым ручьем или рощей скрывается невидимый бог, то человек должен пытаться прежде всего добиваться его милости, а не подвергать природные объекты научной вивисекции. Представление о сонме богов, присутствующих в природе и постоянно вмешивающихся в ее процессы создает не только этические, но и гносеологические трудности для научного мышления. В самом деле, когда каждое природное событие является результатом произвольной деятельности богов, становится просто невозможным его объяснение посредством законов природы. В связи с этим неслучайно то, что греческая рациональная философия и греческая наука начались с ослабления мифологической картины мира.

Еще более загадочной кажется слабость науки Древнего Китая. Фрэнсис Бэкон в свое время выделил три изобретения, которые по его мнению обозначили расцвет науки в Европе - изобретение пороха, магнита и книгопечатания. Китай опередил Европу во всех этих трех пунктах. Как замечает католический теолог Стэнли Яки, загадка состоит не в том, почему европейцы смогли так быстро перейти от ксилографии к печатанию наборным шрифтом, а в том, почему китайцы оказались неспособными совершить тот же шаг в течение столетий, а также почему порох и магнит не получили широкого распространения в технике этой цивилизации(Яки С. Спаситель науки. М., 1992, с. 43.).

В книге "Наука и общество на Востоке и на Западе" (1969) Джозеф Нидэм, признанный специалист по китайской науке, иллюстрирует различие между Востоком и Западом в отношении к природе на примере средневековых судов над животными. В Европе природные аномалии, например, петух, якобы несущий яйца, нередко рассматривались в качестве святотатства. Такой петух приговаривался к смертной казни и торжественно сжигался. Нидэм пишет, что в Китае тот же петух при прочих равных условиях исчез бы без лишнего шума, как бы сам собой. Несмотря на откровенную карикатурность примера, в нем отчетливо прослеживается одно существенное различие - на Западе восстановление равновесия требовало активности человека, на Востоке же оно возлагалось на саму природу. Согласно господствовавшей в Китае философской концепции Космос пребывает в спонтанной гармонии и сам исправляет все нарушения. Освящение активности человека по отношению к природе, таким образом, является одним из существенных предпосылок для рождения научного знания. Наука не может процветать там, где наиболее авторитетной практикой является пассивное созерцание.

Человек не может не пользоваться понятием закономерности. Китайцы в этом смысле не являлись исключением. Примером может служить вызывающая удивление китайская медицина. Тем не менее китайские ученые считали, что по большему счету законы природы для человека непознаваемы и недостижимы. Нидэм пишет о той иронии, с которой просвещенные китайцы XVIII века встретили сообщения иезуитов о триумфе европейской науки. Мысль о том, что природа может подчиняться простым законам, доступным пониманию человека, была воспринята ими как непревзойденный пример антропоцентрической глупости(Пригожин И., Стегерс И. Порядок из хаоса. М., 1986, с. 93.). Причины такого неверия в возможности рационального познания разнообразны. Одна из них уже называлась - это чрезмерно высокий престиж иррациональной духовной практики буддизма и даосизма. Почему же иррационализм оказался столь привлекательным для китайцев? Одним из важных условий успеха рационализма является господство представления о Боге-Законодателе. Нидэм в связи с этим был вынужден объяснить немощь китайской науки прежде всего отказом доконфуцианских мыслителей от веры в единого Бога - Творца и Законодателя, которая делала возможным представление о существовании умопостигаемых законов природы.

Следует, однако, иметь в виду, что монотеизм и склонность видеть в Боге Законодателя сами по себе еще не являются гарантией расцвета научного знания. Необходимо, чтобы Бог был не абсолютным и произвольным деспотом, а Существом, Которое является причиной умопостигаемых и стабильных законов природы. Необходимость условия такого рода можно продемонстрировать на примере науки ислама. После краткого периода расцвета науки в мусульманских странах наступил застой. Это обстоятельство, похоже, стало роковым для турецкой армии, которая по техническому оснащению оказалась существенно слабее армии и флота европейцев. Причину упадка и отставания исламской науки от европейской Стэнли Яки видит в представлении о произвольности действий Аллаха. По его мнению мусульманские богословы видели в законах природы лишь некие привычки, подобные вошедшему в обычай утреннему выезду царя. Между тем царь может в любое время отменить этот обычай(Яки С. Спаситель науки. М., 1992, с. 97.).

Как утверждает Альфред Уайтхед, становление науки в Европе было вызвано несколькими факторами. К их числу следует отнести прежде всего древнегреческий рационализм. Еще древнегреческие философы пришли к выводу, что Бог, понимаемый ими как безличное начало, управляет миром посредством умопостигаемых законов. Именно представление о рациональности Космоса стало основой для древнегреческой науки.

Другим источником европейской науки по Уайтхеду стал рационализм схоластики. Средневековые схоласты увидели в античной мысли подтверждение своей убежденности в рациональности мира. Опираясь на труды древнегреческих философов, в частности, Аристотеля, схоласты распространили представление о рациональности на весь мир. Как замечает Альфред Уайтхед средневековье стало великой школой рациональной мысли. Привычка мыслить ясно и по определенным правилам не исчезла, когда схоластика была отвергнута. Галилей в этом смысле обязан Аристотелю значительно в большей степени, чем это обычно принято думать(Наука и современный мир//Уайтхед А. Избранные работы по философии. М., 1990, с. 67-68.).

Еще одно условие возникновения науки согласно Уайтхеду лежит уже исключительно в плоскости теологии. Оно состоит в представлении об активности библейского Бога по отношении к природе(Там же, с. 68.). Как образ Божий, человек унаследовал эту активность, которая переросла в освоение природы включая и научное познание.

С торжеством христианства нередко связывают падение уровня наук. "Мрачное средневековье" неизменно ассоциируется с господством Церкви. Было бы, однако, предвзятостью усматривать в средних веках лишь упадок и застой. Следует тем не менее признать, что научные исследования вызывали известную настороженность у Католической Церкви, которая видела в них греховное любопытство и посягательство на авторитет Аристотеля. Широко распространенной была убежденность в том, что все необходимые для человека открытия в сущности уже сделаны. Схоластика с одной стороны способствовала научному прогрессу, а с другой стороны тормозила его. Именно поэтому эпоха Возрождения во многом начала познание от уровня наук, достигнутого еще древними греками. С этого момента начинается интенсивный рост научного знания. Однако понять причины этого роста все же невозможно вне предыстории, в том числе и без средневековья.

Линн Уайт обращает внимание на то, что прогресс в науке и технике стал заметен задолго до научной революции XVII века и промышленной революции XVIII века. Где-то в X веке на Западе стали применять энергию воды для перемалывания зерна и других целей. Энергию ветра стали использовать к концу XII века. В конце XI века началось широкое движение за перевод на латинский язык арабских и древнегреческих научных работ. Через два столетия практически весь корпус древнегреческих и мусульманских трудов был уже освоен европейской наукой. К концу XIII Европа захватила лидерство в науке, вырвав по выражению Уайта инициативу из дрогнувших рук ислама(Уайт Л. Исторические корни нашего экологического кризиса//Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности. М., 1990, с. 193.).

К концу XV века техническое превосходство Европы стало настолько убедительным, что ее небольшие нации смогли по сути заполонить весь остальной мир, колонизируя и грабя его. Принято считать, что современная наука берет свой отсчет с 1543 года, когда Коперник и Везалий опубликовали свои великие труды. Следует, однако, еще раз подчеркнуть, что их достижения были подготовлены работой мысли европейских ученых предыдущих веков. Альфред Уайтхед назвал XVII век столетием гениев. Однако Ньютон, Коперник и Галилей не были изобретателями науки, они во многом опирались на труды средневековых рационалистов. Ньютон в связи с этим справедливо заметил, что он увидел так много потому, что стоял на плечах гигантов.

Необходимо отметить, что Линн Уайт, говоря об ответственности христианства за экологический кризис, бросает упрек лишь его определенной разновидности, а именно западному христианству. Ситуация была существенно иной в Византии, где господствовало православие. Здесь технический прогресс был явно замедлен. Уайт в связи с этим упоминает свидетельство крупного церковного деятеля Византии Виссариона, который в 1444 году посетил Италию. В своем письме на родину он изумлялся превосходству западных кораблей, вооружений, тканей и стекла. Больше всего его поразили водяные колеса, с помощью которых распиливалась древесина и работали кузнечные меха. Ничего подобного он не встречал в Византии.

Причину такого превосходства католического Запада над православным Востоком Уайт усмотрел, в частности, в том, что на греческом Востоке природа понималась прежде всего как символическая система, при помощи которой Бог обращается к человеку: жизнь муравья - поучение бездельнику, пламя - символ стремления души ввысь и т.д. Хотя в Византии сохранялось много древнегреческих научных текстов, наука в таком духовном окружении вряд ли могла процветать. По мнению Уайта на Западе начиная с XIII века натуральная теология перестала заниматься расшифровыванием аллегорических посланий Бога, запечатленных в природных объектах. Она стала ориентировать своих приверженцев на то, чтобы накрывать мудрость устройства мира, созданного Богом. Этим она по мнению Уайта дала импульс развитию науки.

Основаниями для подобного стимула могут служить некоторые места Писания. Хорошим примером в этом смысле является известное высказывание Апостола Павла из Послания к Римлянам: "Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматривание творений видимых" (Рим. 1:20).

В Библии можно обнаружить также и другие места, ориентирующие человека на изучение природы. Так, в Книге Премудростей Соломона называются глупцами те, кто исследуя творения не смогли разглядеть Того, Кто является Творцом (Прем. 13: 1-2). В этой Книге утверждается, что Бог все в природе упорядочил "мерою, числом и весом" (Прем. 11:21). В Книге Премудрости можно, наконец, найти следующие посылки к научному познанию:

*"Сам Он даровал мне неложное познание существующего, чтобы познать устройство мира и действие стихий, начало, конец и середину времен, смены поворотов и перемены времен, круги годов и положение звезд, природу животных и свойства зверей, стремление ветров и мысли людей, различия растений и силы корней" (Прем. 7:17-20).

И все же несмотря на присутствие в Библии подобных мест, не следует прямо связывать их с научным прогрессом. Писание было духовной основой жизни древних евреев. Тем не менее в Израйле и Иудее в сущности отсутствовала наука. Не следует также забывать того, что средневековая Европа долгое время уступала по уровню научного познания мусульманскому Востоку. Взаимоотношения между наукой и религиозным менталитетом были неоднозначными и очень непростыми. В связи с этим следует избегать и другой крайности – рассматривать христианство в качестве фактора упадка античной науки. Причина здесь состояла скорее в политических неурядицах, связанных с крушением Римской империи, которое не могло не сказаться на уровне культуры. Кроме того, как замечает католический теолог Стэнли Яки, к моменту появления христианства "греческая наука уже в течение двух или трех столетий прохаживалась по достаточно высокому, но неплодородному плоскогорью"(Яки С. Спаситель науки. М., 1992, с. 56.). Для дальнейшего прогресса науки были необходимы дополнительные ингредиенты, которые появились лишь в эпоху Возрождения и Реформации.

Ренессанс в истории западной культуры стал эпохой возвеличивания человека, его веры в собственные бесконечные возможности, в том числе и в деле овладения тайнами природы. При этом следует обратить особое внимание на то, что в эпоху Возрождения были переоткрыты не только античное искусство и наука, но также античные оккультно-мистичекие учения. Как это ни странно, но именно в оккультных учениях эллинизма и, в частности, в герметизме усматривают иногда духовные предпосылки научного мышления.

Первооткрыаветелм этой темы стала американская исследовательница Фрэнсис Ейтс, которая в 1964 году опубликовала книгу "Джордано Бурно и герметическая традиция". В Джордано Бруно Ейтс увидела не одного из первых ученых, а одного из последних магов. Она утверждала, что в истории становления европейской науки было два периода - донаучный по своей сути и собственно научный. Ейтс обратила внимание на то, что герметизм был своего рода интеллектуальной модой в Европе среди тех, кто закладывал основы европейской науки. По ее мнению вполне избегнуть влияния этого учения не удалось ни одному из них за исключением, может быть, Галилея.

Об увлеченности создателей европейской науки мистическими учениями пишет даже такой рационалист как Бертран Рассел. Он замечает, что работу Коперника можно определить скорее как пифагорейскую, чем научную по духу Строя свою астрономическую систему, он по выражению философа неизменно попадал под власть эстетических мотивов - согласно Копернику движения небесных тел должны быть круговыми и равномерными. Другой известный историк науки - Александр Койре - утверждает, что Коперник почти обожествлял Солнце. Относительно Кеплера Рассел замечает, что он также находился под влиянием пифагореизма и склонялся к солнцепоклонению, хотя и был протестантом(Рассел Б. История западной философии. Т. 2. Новосибирск. 1992, с. 41, 43.).

Есть весомые основания считать, что герметизм был одним из факторов победы гелиоцентрической картины мира Коперника. Хотя герметизм является геоцентрической доктриной, Солнце в нем занимает совершенно исключительное место. Так, в герметическом трактате "Асклепий" Солнце называется видимым Богом. Любопытно, что именно это высказывание Коперник поместил рядом со своей схемой солнечной системы.

Вместе с тем влияние герметизма на становление науки не следует преувеличивать. Как и всякая мода увлечение герметическими науками довольно быстро прошло и забылось. Коперник еще считал признаком особого шарма ссылаться на Гермеса Трисмегиста, Кеплер занимался не только астрономией, но и астрологией. Однако Ньютон свое увлечение оккультными науками и, в частности, алхимией уже был вынужден скрывать.

До сих пор не иссякла дискуссия относительно роли герметизма при формировании науки. Отрицать вообще герметический импульс в становлении науки означает очевидным образом искажать факты. Не следует забывать о том, что экспериментирование было существенной составляющей такой герметической науки как алхимия. Нельзя также отрицать известного сходства между так называемой "естественной магией" эпохи Возрождения и научной практикой. Образ "естественного мага", познающего для своих нужд законы природы, весьма напоминает фигуру ученого.

По мнению многих историков науки эпоха Возрождения раскрепостила мышление человека, именно в эту эпоху многие ищущие натуры перешли от созерцания духовных высот к деятельности по научному овладению миром. Герметическое поклонение Богу в вещах вместе со страстным желанием господствовать над ними с целью извлечения пользы могло стать импульсом к научному творчеству(Герметизм и формирование науки. Реферативный сборник. М., 1983, с. 10.).

Прежде чем оценить вклад этого импульса в становление науки следует подчеркнуть одно обстоятельство. Принято считать, что наука родилась в ожесточенной борьбе с религией. Такой взгляд, однако, очень тенденциозен. Все крупные ученые, стоявшие у истоков европейской науки, например, Ньютон, Лейбниц, Кеплер, объясняли мотивы своей исследовательской активности именно религиозными причинами. Ньютон вообще считал себя больше теологом, чем ученым-естественником. Вплоть до XVIII века идея Бога для большинства ученых казалась совершенно необходимой. В течение многих веков ученые Запада утверждали, что задача их жизни состоит в том, чтобы увидеть Бога в природе и попытаться вслед за Богом мыслить Его мыслями.

"Естественное благочестие" - благоговение перед божественными тайнами, присутствующими в природе - было настроением, которое разделяли Кеплер, Коперник, Декарт, Бойль, Ньютон. Весьма характерны в этом смысле рассуждения Бойля, сделанные им в эссе "Случайные размышления над отдельными предметами". Бойль, в частности, пишет, что даже цветы способны читать лекции по этике и теологии с "кафедры творения". Отдельные творения Бойль рассматривал как иероглифы Бога. Близкие взгляды разделяли также другие ученые(Там же, с. 11.).

Разделить здесь влияние христианства и герметизма очень сложно. Тем не менее едва ли можно сомневаться в том, что христианский импульс все же доминировал. Даже Фрэнсис Ейтс признает, что герметизм был влиятельной доктриной лишь на начальных этапах становления науки. С одной стороны герметизм способствовал ее прогрессу, а с другой стороны тормозил его. По мнению самой Ейтс Бруно истолковал идеи Коперника в реакционном, магическом смысле. Подлинно научное мышление согласно ей начинается лишь с Галилея, а именно с возрождения математического обоснования.

Наконец, следует хотя бы кратко сказать о роли Реформации в становлении науки. Хотя и Лютер, и Кальвин отрицательно отнеслись к гелиоцентрической картине мира Коперника, это не умаляет заслуг протестантизма в прогрессе научного знания. Отказ от схоластики, пытающейся объяснить все явления природы высказываниями Аристотеля, склонность к рационализму, характерные для протестантизма, несомненно сыграли важную роль в прогрессе науки. Неслучайно в связи с этим то, что огонь научного познания постепенно перемещается из Италии в пуританскую Англию. Многие историки науки, в том числе, например, Р.Мертон именно с протестантизмом связывают расцвет английской науки (Merton R.K. Science and Economy of Seventeenth Century England//Science and society, N.Y., 1939, vol. 3, N 1, p. 1- 330.).

Таким образом, христианство безусловно сыграло важную роль в становлении науки. В этом смысле оно может нести ответственность за экологический кризис, ставший побочным продуктом научно-технического прогресса. Существовал, конечно, риск в том, что достижения науки и техники будут использованы в ущерб благополучию природы. Но все же жизнь в развивающемся, хотя и небезопасном мире в каком-то смысле более достойное бытие, чем вечное погружение в природу, застой и пережевывание из поколение в поколение одних и тех же мифов.

Кроме того, и об этом речь еще пойдет ниже, наука и техника сами по себе еще не создают неустранимых экологических проблем. Они порождаются человеческой алчностью, которая является неизбежным результатом потери духовности. Нет ничего удивительного в том, что в нашу постхристианскую эру наука и техника стали источником экологического кризиса. Как будет показано ниже, христианство отнюдь не поощряет безжалостной эксплуатации природы. Однако прежде необходимо рассмотреть вопрос о духовных основах капитализма. Напомним, что именно на современную экономическую систему возлагается многими ответственность за экологический кризис.

далее окончание статьи Вячеслава Алексеева "Христианство и экологический кризис"

Оpen Abilities Institute